Раневская подарила эту фотографию с дарственной надписью Н.Сухоцкой
Весной 55-го в Москву приезжал Брехт. Посмотрел «Шторм» и без особой дипломатии сказал лишь о Раневской: «Она великолепна, ходячий V-эффект. Поразительная человеческая глыба, очень смелая артистичность».
Сергей Юткевич в своих воспоминаниях достаточно подробно разъясняет значение этого термина. «V— это заглавная немецкая буква "ф", с которой начинается термин «Vereremdung — Effekt», или по-русски «эффект очуждения» — основа всей брехтовской поэтики. Расшифровывается он как показ знакомых, примелькавшихся явлений, характеров средствами искусства с непривычной, "очужденной" стороны, или, точнее, следуя определению самого Брехта:
"Эффект очуждения» состоит в том, что вещь, которую надо довести до сознания, на которую требуется обратить внимание, — эта вещь из привычной, известной, лежащей перед нашими глазами, превращается в особенную, бросающуюся в глаза, неожиданную». Изымая из русской транскрипции только одну букву «т» из внешне схожего слова "отчуждение", мы коренным образом меняем его смысл, тем самым приближая к точному значению термина Брехта.
Ведь неутомимый новатор театра, так же, как Станиславский, Мейерхольд, Вахтангов, боролся со штампами, омертвляющими все новое, подлинное, живое. Поэтому закономерно, что носительницей — переведем по-русски — «Ф-эффекта» оказалась в глазах Брехта актриса, чье имя по случайности начинается с той же буквы, — Фаина Раневская.
Когда театр Брехта приезжал вторично, Елена Вейгель — вдова драматурга — спросила Раневскую: «Почему же Вы не играете «Кураж», ведь Брехт просил Вас играть Кураж, писал Вам об этом?» Раневская долго молчала, стараясь подобрать нужные слова,
— У меня ведь нет своего театра, как у вас...
— Но ведь геноссе Завадский обещал Брехту, что поставит «Кураж».
Брехта уже не было в живых.
— У геноссе Завадского плохая память, — ответила Раневская,
Ю.А. продолжал дорабатывать «Шторм», пытался сместить акценты, ввел еще больше массовых сцен. Раневская посмотрела, вышла за кулисы. Подошел кто-то из артистов: «Как Вам, Фаина Георгиевна?»
— Да что как! Все то же. Третьесортная грандиозность. Наконец соломоново решение было принято. Простое и грандиозное. Акценты расставлены идеально: сцену со спекулянткой решено было изъять.
— Чем это вызвано? — спросила Ю.А. Раневская.
Завадский, загадочно улыбнувшись, взялся за карандаши.
— Фаина, не скрою, что отчасти это вызвано и вами. Вы слишком ярко играете свою роль.
— Разве можно играть слишком ярко?
— Можно, если роль запоминается как чуть ли не главная фигура в спектакле.
— Юрий А-а-лександрович, в-вы в-полне п-понимаете, что говорите?
— Более чем, — Завадский вышел из-за своего стола-самолета, бросил карандаши и тут же вновь подхватил их. — Понимаете, — он характерно всплеснул руками и вскинул бровки, — наш спектакль о чем-то большем, и этот дивертисмент со спекулянткой становится инородным, — вы играете его как вставной номер.
— Но ведь вы же в-выпускали спектакль?! Что же с тех пор изменилось?
— Все дело в акценте...
Раневская поднялась уходить. Все самое удивительное всегда происходит вдруг. Она неожиданно повернулась:
— Если нужно для д-дела, обещаю играть с-свою роль значительно хуже. Завадский стал очень розовым, карандаши стремительно забегали у него между пальцев:
— Не надо провоцировать меня на заведомо глупый разговор. Считаю за лучшее закончить его своим молчанием. Но и вас, Фаина Георгиевна, просил бы более ничего не говорить. Я отлично знаю ваш язык.
Вот я и замолчала. И молчу до сих пор. Что великого сделал Завадский в искусстве? Выгнал меня из «Шторма».
...Завадский любил собирать труппу для бесед. Как величественно это звучало: «Я хочу собрать труппу, чтобы познакомить актеров с последними стихами Расула Гамзатова». Темой «беседы» могло стать что угодно: последняя прочитанная книга, этический ликбез или пророческий сон Юрия Александровича.
— Фаина Георгиевна, а почему вы не ходите на беседы Завадского о профессии артиста? Это так интересно...
— Голубушка, я не терплю мессы в борделе. Да и что за новости?! Знаете, что снится Завадскому? Что он умер и похоронен в Кремлевской стене. Бедный! Как это, наверное, скучно лежать в Кремлевской стене — никого своих... Скажу по секрету: я видела его гипсовый бюст. По-моему, это ошибка. Он давно должен быть в мраморе.
На одной из репетиций, раздраженный непонятливостью артиста, Завадский выскочил из зала: «Пойду и повешусь!» В кромешной паузе раздался отчетливый виолончельный голос: «Не б-беспокойтесь, он вернется сам. В это время Юрий Александрович обычно посещает т-т-уалет».