[Вячеслав Серёгин]

- Ну что, Фаина? – спрашивал он Раневскую после того, как с ней на гастролях случился сердечный приступ и он лично повез ее в больницу, дождался пока ей сделают уколы.

- Ну что – что, - тоскливо отозвалась Раневская, - грудная жаба.

Он страшно огорчился – ах, какой ужас, грудная жаба… - и тут же, увлекшись вдохновительным пейзажем за окном машины, мелодично запел: «Грудна-а-я жа-а-ба, гру-у-удна-а-я жа-а-аба…»

- Ну, какая вы право, Фаина Георгиевна, - сказала услышавшая эту историю Ия Саввина, - а кто другой из ныне живущих «гениев-режиссеров» лично повез бы вас в больницу?

- А я разве что-нибудь говорю, я ведь только в самом положительном смысле».

В 1964 году Раневская играла роль Марии Александровны Мордасовой в спектакле «Дядюшкин сон» по Достоевскому. «…если спектакль в целом не показался удачным, то участие в нем Раневской делало его событием.

К сожалению, «Дядюшкин сон» вскоре лишился этого козыря. Театр собирался на гастроли в Париж. Завадский вызвал Ф.Г.

- Фаина, хотел с вами посоветоваться. Как быть с Верой Петровной? Марецкая – украшение нашего театра, а ей не с чем ехать во Францию!

- Ну, пусть она играет Марию Александровну, я откажусь от роли.

- А как же Париж?

- Я была в Париже. И не раз. Боюсь, что теперь он уже не для меня.

Больше в «Дядюшкином сне» Раневская не появлялась.

- У меня не получилась роль, - сказала она Завадскому. – Не волнуйтесь, больше я на нее не претендую.

Огромная работа оказалась перечеркнутой».

Утром 5 марта 1966 года умерла в домодедовском санатории под Москвой Анна Андреевна Ахматова.

«…Режиссер Завадский, пригласивший оставшегося без работы Л.Варпаховского – человека знавшего, что такое ОНИ: 17 лет лагерей чего-нибудь стоят. Конечно, делал он это не только ради Варпаховского. Надо было что-то придумать с Раневской – с этим чудовищем, с этой глыбой, свалившейся ему на голову бесконечными описями эпиграмм, грозных петиций…

Репетировать с ней? Ежедневно портить себе здоровье и швырять под стол ни в чем не повинные карандаши? Надо было еще войти в клетку к этой пожилой львице, рыкающей над своим ужасным потомством – несыгранными ролями. Он боялся. Она появлялась в его кабинете, как тень леди Макбет, и он, в ужасе закрывшись ладошками, кричал: «Боже, это опять вы!!!»

- Да, - говорила она, - как это ни смешно, это опять я.

Варпаховский начал издалека. Репетиции происходили наедине с Раневской, на одной из скамеек Сретенского бульвара.

- Фаина Георгиевна, произносите текст таким образом, чтобы на вас не оборачивались.

- Это ваше режиссерское кредо?

- Да, пока оно таково.

- Не изменяйте ему как можно дольше. Очень мило с вашей стороны иметь такое приятное кредо. Сегодня дивная погода. Весной у меня обычно болит ж… Ой, простите, я хотела сказать спинной хребэт, но теперь я себя чувствую как институтка после экзаменов. Посмотрите, собака!.. Погладьте ее немедленно. Иначе я не смогу репетировать. Это мое актерское кредо. Пусть она думает, что ее любят. Знаете, почему у меня не сложилась личная жизнь и карьера? Потому что меня никто не любил. Если тебя не любят, нельзя ни репетировать, ни жить.

Когда перебрались в театр и отвлекаться стало не на что, Раневская взяла свое. Она репетировала только с теми актерами, с которыми хотела. Она отменяла мизансцены, переставляла отдельные фразы, куски текста и даже мебель на сцене и за кулисами.

Постоянными придирками она довела до слез Ию Саввину. Потом звонила с извинениями, которые потрясали величественной откровенностью: «Я так одинока, все друзья мои умерли, вся моя жизнь – работа… Я вдруг позавидовала вам. Позавидовала той легкости, с какой вы работаете, и на мгновение возненавидела вас. А я работаю трудно, меня преследует страх перед сценой, будущей публикой, даже перед партнерами. Я не капризничаю, девочка, я боюсь. Это не от гордыни. Не провала, не неуспеха, я боюсь, а – как вам объяснить? – это ведь моя жизнь, и как страшно неправильно распорядиться ею».

Терпели все. Потому что видели, что могло получиться из этого хаоса, сора, скандалов и склок. До премьеры выдержки Варпаховского хватило. Та грандиозность, которая неизменно сопутствовала Раневской в этой роли, списывала многое. Варпаховский умел прощать. Но дальше начались спектакли. И после одного из выпадов Великой он заявил, что ноги его в театре не будет.

Раневская продержалась полный сезон. Тот, кто видел ее в роли миссис Сэвидж, не забудет никогда, тому, кто не видел, сильно не повезло в этой жизни.

А через год она жаловалась директору:

- Директор, я старая актриса, у которой не осталось сил. Я не могу играть. Ответьте сию секунду и честно: вы хотите, чтобы я умерла на сцене?

- Нет!

- Тогда снимите меня с роли. Я стала ужасно играть.

До сотого спектакля он ее уговаривал. А потом перестал…

И предложил роль Сэвидж Орловой.

- Раневская об этом знает?

- Нет, но она сказала…

- До тех пор, пока мне не позвонит сама Фаина Георгиевна и не сообщит об отказе, никаких разговоров на эту тему я вести не собираюсь.

Директор пытался действовать деликатно.

- Фаина Георгиевна, дорогая, вы действительно не можете больше играть? - Нет, не могу, я измучена, умер Бероев. Не хочу, чтобы эту роль играл другой артист. Я очень стара, директор…

- Тогда, пожалуйста, позвоните Любови Петровне, она отказывается говорить на эту тему без вашего слова…

- Очень благородно с ее стороны.

Раневская позвонила.

Вводом Орловой занималась Нелли Молчадская.

- Как она могла согласиться! – возмущалась Раневская. – Знать ее не хочу! Она предательница. Она хуже Гитлера!

Раневская написала в одной из подравительных статей в честь дня рождения Л.Орловой, что отказалась от роли Сэвидж, чтобы сделать подарок любимой актрисе. Отчасти так оно и было. Однако история этого подарка несколько сложнее и драматичнее, чем могло показаться. Потом последовала миссис Сэвидж №3 в лице Веры Петровны Марецкой. Из четырех актрис, сыгравших миссис Сэвидж, (позднее на эту роль ввелась Л.Шапошникова), первой ушла та, что, казалось, переживет остальных. Когда Орловой не стало, записывать спектакль на тв, на радио должна была Раневская. Она опять отказалась.

- Зачем ты это сделала, Фаина? – спрашивала ее Н.С.Сухоцкая.

- Звонил Пушок…

- Завадский?

- Ну да… Сказал: Фаина, Вера очень плоха, ей немного осталось. Помоги ей, пусть запишет «Сэвидж», откажись. Я отказалась.

Марецкая записала «Сэвидж» на радио и тв. Умирала она страшно и мужественно. Звание героя соцтруда ей присвоили незадолго до смерти.

- Нина, я знаю, кого мне нужно сыграть, чтоб получить Гертруду, - сказала Раневская.

- Кого?

- Чапаева…

Директор театра Лев Лосев показал пьесу В.Дельнара «Уступите место завтрашнему дню» Анатолию Эфросу. Американская мелодрама не произвела на него особенного впечатления, но перспектива работы с Раневской и Пляттом решила все. Эфрос дал пьесе новое название «Дальше – тишина».

Раневская и Эфрос. Две личности, два творческих организма, казалось бы созданных друг для друга. Они встретились в не лучшие времена для обоих. Эфрос только что прошел очередной круг запретов и травли. Раневская много болела, она не видела его спектаклей. Сколько бы ей ни говорили о его «самобытности», ее противостояние режиссуре в любой форме сказалось и тут.

Он понимал, с кем имеет дело, и боготворил ее. Она не знала и не собиралась принимать его на веру. Сказывалась разница в возрасте, в пройденном пути, в каком-то мучительном несоответствии совершенного каждым в отдельности. Изголодавшись по работе, она хотела сыграть в этой роли все без остатка – тоску, одиночество, отчаяние. Возможно, романа с лучшим театральным режиссером страны не получилось. Но Эфрос ее очень любил и смог довести спектакль до премьеры.

Была там одна тема… Тема некоего полузабытого персонажа – двадцатилетней барышни Фанни Фельдман, потерявшей все, потерявшей всех: отплывающий пароход, уходящая земля, огромный ясный день в пустом, страшном, невыносимом городе. «Куда ты, мальчик мой?!» – и тут нашлось место ее вечному и несуществующему МАЛЬЧИКУ – несбыточному созданию ее души. И не в качестве какого-то парчового красноречия, кольцующего тему, а лишь в свете многих и многих позднейших расставаний этот возглас слышится теперь вдогонку и самому Анатолию Васильевичу, умершему не на своей территории, походя загубленному ЧУЖИМИ, режиссеру Эфросу, в спектакле которого Раневская в последний раз появилась на сцене в октябре 1982-го».