От Екатеринодара до Новочеркасска
Колонка
Всю ночь едет рысью обоз. Надо быстрее и дальше отступить от Екатеринодара, может быть погоня.
Светает. Проезжаем какую-то станицу. Мимо, обгоняя обоз, на легкой тележке едет ген. Алексеев, вид усталый, склонился на мешок, спит.
Только к вечеру останавливаемся мы на опушке леса. Здесь идет переправа через реку. И недалеко за ней въезжаем в немецкую колонию... Белые, крытые черепицей домики, чистые улицы, пивоваренный завод. Люди хорошо одеты...
Вошли в дом, битком набились в маленькую комнату. Усталые, голодные, нервноизмученные. Впереди — никакой надежды: строевые части уменьшились до смешного, Корниловский полк сведен в одну роту; с другими полками почти то же; снарядов нет, патронов нет; казаки разбегаются по домам, не желая уходить от своих хат. Настроение тревожное, тяжелое...
«Господа! выстрелы! слышите!» — говорит кто-то. И все вышли из хаты.
Донеслись выстрелы. Прожужжала и лопнула над улицей шрапнель.
Нагнали нас. Наступают.
Всех могущих собирают в бой. Люди — как тени. Не спали, не ели, в беспрестанном нервном напряжении. Лениво, устало идут в бой, и каждый знает: тяжело ранят — не возьмут, бросят.
Трещит стрельба, рвутся снаряды.
Колонка малая. Все скучились на главной улице. Все лишнее приказано уничтожить, обоз сократить до минимума.
К реке везут орудия, ломают их, топят. В пыли на дороге валяются изломанные, смятые духовые инструменты. Разбивают повозки. Выбрасывают вещи...
А стрельба охватывает Колонку кольцом.
Прислушиваясь к гулу боя, сидим в хате. На душе тяжелая тревога. Входит матрос Баткин, бледный, возбужденный, с ним — доктор-француз. О чем-то оживленно говорили с сестрой Дюбуа и ушли.
«Диана Романовна! Что говорил Баткин?» — спрашивают со всех сторон. Она взволнована: «господа, положение отчаянное; большевики охватили нас, снарядов нет, патронов нет, ген. Романовский говорил, что посылают к большевикам делегацию».— «Сдаваться?!» — «Да что же делать? Баткина, кажется, посылают... деньги ведь есть большие, золотой запас... им отдадут — будут говорить о пропуске».— «О пропуске? Да о чем они с нами будут говорить, когда они сейчас же возьмут нас голыми руками и всех перережут...»
Бой идет совсем близко. Паника разрастается. Уже все говорят о сдаче, передаются нелепые слухи. Раненые срывают кокарды, погоны, покупают, крадут у немцев штатское платье, переодеваются, хотят бежать, и все понимают, что бежать некуда и что большевики никого не пощадят.
Трогаются без приказания подводы. Лица взволнованные, вытянутые, бледные. «Да подождите же! куда вы поехали!» — кричит раненый, ослепший капитан. Он побежал за подводой, споткнулся о бревно, с размаха падает, застонал. Его подымают: «вставайте, капитан». Не встает, молчит... «Разрыв сердца»,— говорит подошедший доктор.
Стемнело. Паника как будто уменьшилась — все примирились с неизбежным концом...
«Обоз вперед!»—вдруг раздаются крики.
Куда? Неужели пробились? Быть не может!
Но мы уже выехали за Колонку, и за бугром на мягкой дороге обоз вытянулся в линию.
Артиллерия заметила — бьет залпами.
В темноте, бороздя черное небо, со свистом, шуршаньем летят, близятся и высоко рвутся семь огней шрапнели.
«А красиво все-таки»,— тихо говорит товарищам по подводе раненый.
Старый возчик обернулся: «какая тут красота — страх один».
Все смолкли...
Далекий выстрел... летит... летит... по нас... нет, впереди... через подводу... тррах! взрыв! и кто-то жалобно, жалобно стонет.
Капитан слез посмотреть: разбило подводу, упали лошади, казаку-возчику оторвало ноги.
«Да приколите же его!» — нервно кричит раненый с соседней телеги.
«Сами приколите!» — раздраженно и зло отвечает другой голос.
«Тише, господа, не шумите! ведь приказано не говорить!»
Все замолчали, только возчик с оторванными ногами стонет по-прежнему...
Вдруг артиллерия смолкла. Из далекой темноты донеслись дикие, неясные крики. «Ура! слышите, ура! Атака! Атака!» — взволнованно заговорили на подводах, завозились, подымаются.
«Не волнуйтесь, господа, это наши черкесы атаковали артиллерию»,— вполголоса говорит проезжающий верховой.
«Ура» оборвалось. Стало тихо. Как будто ничего и не было. В степи далеко трещат кузнечики. С черно-синего купола неба прямо в глаза глядят золотые звезды. На подводах тихий разговор: «Сережа! видишь Большую Медведицу?»—«Вижу... а вон Геркулес».— «Геркулес, а я вот возчика вспомнил,— говорит, сворачиваясь под одеялом, Крылов,— ведь всего на одну подводу нас-то пролетела».—«Да... на одну... он уже не стонет, должно быть, умер».
Обоз тронулся. Дует ветерок, то теплый, то холодноватый.