http://www.bisound.com/index.php?nam...ile&id=9187166
Аркадий Северный
Однажды Исаака Дунаевского спросили: «Какая ваша самая любимая песня протеста?»
«Бублички, — ответил Дунаевский. – Лучшей песни про тесто еще никто не написал!»
НЭП! Чудесные времена, когда, боязливо оглядываясь назад, в «доисторические» годы военного коммунизма, народ выбрался наружу из нетопленых пещер-квартир, сбросил потертые мамонтовые шкуры, напялил узкие платья и широкие штаны и пошел гулять – ведь все равно пропадать. НЭП! Писатели-попутчики-серапионовы братья, забившись в углы коммунальных квартир, писали рассказы, ставшие потом классикой русской литературы. В ресторанах танцевали шимми. По улицам ходила большая крокодила. На Сенной площади в Ленинграде торговали репой: за кило — миллион рублей, уменьшительно-ласкательно прозванный народом «лимоном». Всюду жизнь!
Недолгие годы нэпа были, возможно, лучшими в долгой и страшной истории двадцатого века. А лучшее, что осталось от тех лет – песни.
Самая знаменитая и долгая жизнь из всех нэпмановских песен была уготована песне «Бублички» (она же – «Бублики»). Разухабистые, написанные на типичный одесско-еврейский мотив и при этом ужасно жалостливые «Бублички» стали символом НЭПА – «мелкобуржуазной» частной торговли, полуграмотной, полунищей, полуофициальной.
Ночь надвигается, мильтон ругается
Все погружается в ночную мглу
А я забытая, тряпьем прикрытая
И не умытая одна бреду…
Купите бублики, гоните рублики
Гоните рублики вы мне скорей!
И в ночь ненастную меня несчастную
Торговку частную ты пожалей!
Песни, подобные «Бубличкам», «Жареному цыпленку» или «Мурке» стали настолько неотъемлемой частью городского фольклора, что сложно поверить, что у них есть автор. Однако есть.
«Бублики» написал киевский журналист Яков Давыдов. В первые годы революции Давыдов жил то в Киеве, то в Одессе и зарабатывал на жизнь тем, что писал под псевдонимом Жгут или Боцман стихотворные фельетоны и эпиграммы против врагов Советской власти. А в середине двадцатых выбрал себе новое имя — Яков Ядов — и занялся сочинительством куплетов для маленьких кабаретных театров. «Бублички» тоже были предназначены для кабаре. Первый исполнитель песни Григорий Красавин через много лет вспоминал: «Приехав на гастроли в Одессу, я был поражен тем, что, пока я ехал с вокзала к Ядову на Сумскую улицу, всю дорогу меня сопровождали возгласы: «Купите бублики!» Мне захотелось иметь песенку с таким припевом. О своем желании я сказал Ядову и сыграл на скрипке, с которой обычно выступал, запавшую в память мелодию. Яков Петрович сразу загорелся: «Это прекрасная идея! Надо показать в этой песенке несчастную безработную девушку, мерзнущую на улице ради куска хлеба, умирающую с голода для обогащения нэпмана, так сказать, одну из «гримас нэпа». Он задумался, потом повернулся к жене: «Оль, ставь самовар для артиста. А я буду печь бублики…» Полчаса стучала в соседней комнате машинка. В тот же вечер я с листа исполнял «Бублики» в «Гамбринусе». На следующий день их запела вся Одесса. А через некоторое время, когда я приехал в Ленинград, Утесов, встретив меня, сказал: «Гриша, я пою твои «Бублики». Ничего?» — «Кушай на здоровье!» — ответил я ему».
(Запись 1956 года из фондов музея эстрады).
«Бублики» с триумфом пошли путешествовать по стране. Как это обычно бывает, появились народные варианты, в которых слова были существенно изменены. Но тут как раз закончился НЭП, а с ним и развеселые театры-кабаре. И «Бублики» ушли в подполье, в «городской фольклор», а фольклор, как известно, не имеет автора.
Забытый и больной, Ядов умер в 1942 году. К тому времени его самая знаменитая песня уже давно жила сама по себе, и главная ее слава гремела вне России. Одесские эмигранты перевезли «Бублички» в Нью-Йорк, и уже в конце двадцатых их распевали на Нижнем Ист-Сайде. «Бублички» превратились в «Бейгелах».
Американская песня на идише, призывавшая «Ну койфт же бейгелах…» стала началом целой песенной традиции – еврейского свинга, и именно с нее начался взлет песенной карьеры знаменитого дуэта «Сестер Берри» – по иронии судьбы, внучек киевского булочника Бейгелмана. Если верить легенде, где-то на улице молоденькая Мина Бейгелман услыхала песенку, которую легко запомнила и часто напевала. Песенка называлась «Бейгелах». Как это и должно быть в легенде, некто случайно услышал её пение и пригласил девочку спеть на еврейском радио. Так песня «Bublichki» стала знаменитой.
Но песенка про бейгелех – это совсем, совсем другое дело, чем песня Ядова. Другое в ней все; настроение, эпоха, стиль. Тяжела судьба героини «Бубликов», «жертвы НЭПа» – кабаретное представление, игра… А сама героиня, хоть и неумытая и тряпьем прикрытая – веселая разбитная деваха, много повидавшая на своем пути. Она вроде бы просит, чтоб вы ее пожалели, но просит не то чтоб чересчур жалостливо: «Гоните рублички вы мне скорей! Гоните рублики для всей республики!» Сестра у нее – проститутка, братишка, хоть и маленький – уже карманный вор. И с мильтоном она, если надо, поругается. У идишской песни «Бейгелех» совсем другая героиня – томная, боязливая, поэтичная, глубоко несчастная… До бубликов она, скорей всего, продавала фиалки, но после того как Чарли в котелке перевернул корзинку, пришлось переквалифицироваться.
Бублички,
Купите мои бублички
Горяченькие бублички,
Ну, купите!…
Наступает скоро ночь,
Я стою, глубоко задумавшись,
Посмотрите, мои глаза потемнели…
Ночь проходит,
День надвигается снова,
Я стою на улице и думаю,
Что же будет дальше
Дома горе,
И от голода я умираю,
Люди, услышьте мою песню,
От голода слабую…
Вся надежда на какого-нибудь миллионера, который – чего только не бывает в жизни – поедет мимо на своем «кадиллаке», и страсть как захочется ему бубличка. Увидит он девушку с корзинкой и поймет что нашел свое счастье. А иначе и быть не может. Что такое Америка без американской мечты!
Под стать героине и сама песня. За русскими «Бубличками» стоит еврейская Одесса – веселая, залихватская, хулиганская, кабаретная. За американской песенкой прячется оставленное за океаном местечко, Малкеле с длинными косами, грустная и жалостливая полузабытая песня на идише… и лежащая впереди беспредельная неизвестность. Страшно маленькому человеку – еврейскому иммигранту — в большом чужом непонятном городе.
Наверное, именно поэтому, «Бубличкам» удалось стать символом своей эпохи в Америке — так же, как и в России. А в начале тридцатых появился и «истинно русский» «белоэмигрантский» вариант, который распевал в парижском ресторане бежавший из Одессы в девятнадцатом Юрий Морфесси. Песня Морфесси поется от лица мужчины — «торговца частного». По характеру он человек гораздо более предприимчивый, чем неудачливая торговка времен НЭПА. Вместо того чтоб мерзнуть на ночной улице под фонарем, он, не долго думая, «отправляется по кабачкам» — «все что осталося – не распродалося/ а там, надеюсь я, что все продам». И сестра у него не какая-нибудь гулящая да совсем пропащая, а полноправный помощник в работе:
Еще мальчонкою с своей сестренкою
Ирисом, спичками я торговал,
Так что с детства я, да с малолетства я
Торговцем-частником смышленым стал.
С детства человек торговал ирисками. Сразу видно, что далеко пойдет! И умытый наверняка. У неумытого месье с мадамами ничего не купят. На голове, небось, картуз, а под картузом чубчик кучерявый. Купите бублички!
А время катится, и силы тратятся.
Я выпью водочки и не грущу.
А ну-ка, бубличка, кто хочет бубличка,
Гоните рублички – я угощу.
В 1959 году сестры Берри вернули «Бублички» в Россию – на идише и в заграничной свинговой аранжировке. А на недавнем клейзмер-фесте современная американская группа «Голем», именующая себя панк-клейзмер-рок-музыкой, лихо под аккордеон исполнила песню по-русски – ту самую, где фонарь качается и мильтон ругается – правда, с чудовищным бруклинским акцентом. И это в очередной раз доказывает: Яков Ядов был прав, что писал куплеты, а не лирику. Я с трудом могу себе представить панк-клейзмерских рокеров, исполняющих под аккордеон в 2007 году «Я помню чудное мгновенье».
В одном из своих эссе Александр Генис писал:
«Если бы мне пришлось выбрать главный дар еврейской кухни Америке, то им бы стал русский бублик. На заре XX века его привезли в Америку бежавшие от погромов евреи. В память об этом он здесь до сих пор называется на идиш: бейгел. Обнаружив, как все наши эмигранты, повышенную жизнестойкость, бублик сохранил если не содержание, то форму и секрет: перед выпечкой его крестят крутым кипятком. После этого, что к нему ни добавишь — лососину, джем, арахисовое масло, он упорно остается собой: удачным сочетанием внешней мягкости, внутренней неподатливости и тайны своей непостижимой середины. Твердо храня эти национальные черты, бублик завоевал Новый Свет, как конквистадоры, — не числом, а умением. Перейдя, примерно в то же время, что Набоков, на чужой язык, он втерся в доверие, чтобы выдавить с американского стола квадратный супермаркетовский хлеб, глинобитные английские маффины и вредные французские круассаны. Готовый принять в себя все иноземное, бублик отдается чужому с азартом и доверием. В Техасе к нему подмешивают красный перец, в Калифорнии посыпают сушеными помидорами, в Манхэттене подают с «Нью-Йорк таймс». Даже в Москву теперь бублик является инкогнито. Своими глазами я видел вывеску на Тверской, где большими русскими буквами была сказано ясно и просто: «Канадские бейгелы». Так не об этой ли восприимчивости мечтал Достоевский, говоря о «всесоединяющей русской душе»?