Показать сообщение отдельно
  #22  
Старый 02.06.2013, 13:44
Аватар для Вячеслав Серёгин
Вячеслав Серёгин Вячеслав Серёгин вне форума
Живу я здесь
 
Регистрация: 01.10.2009
Сообщений: 73,358
По умолчанию Выселки

http://www.bisound.com/index.php?nam...le&id=10201206

Больше у нас Родины нет - Вячеслав Серёгин ( музыка,стихи и вокал) песня написана по мотивам книги Р.Б. Гуля Ледяной поход



Вся армия идет на Журавскую. Мы — на Выселки. Они заняты большевиками, и Корниловскому полку приказано: выбить.

Идем быстрым маршем. Все знают, что будет бой. Разговаривают мало, больше думают.

Спустились в котловину, поднялись к гребню и осторожно остановились. Командир полка собрал батальонных и ротных, отдает приказания...

Громыхая, проехали на позицию орудия. Развели по батальонам, а командир полка с штабом остался у холмика.

Мы вышли в открытое поле. Видна станция Выселки, дома, трубы. Идем колонной. Высоко перед нами звонко рвется белое облачко шрапнели. «Заметили, началось»,— думает каждый.

«В цепь!» — раздается команда. Ухнули наши орудия. С хрипом, шуршаньем уходят снаряды. Вдали поднялась воронкой земля. Звук. Разрывы удачны. «Смотрите, господа, там цепи, вон движутся!»

Идем широко разомкнувшись—полк весь в цепи. Визжат шрапнели, воют гранаты. Мы близимся...

Вот с мягким пеньем долетают пули. Чаще, чаще...

Залегли, открыли огонь...

«Варя! Таня! Идите сюда! Где вы легли? Ну, зачем вы пошли — говорили же вам!» — слышу я сзади себя.

Во второй цепи лежат Варя и Таня в солдатских шинелях, с медицинскими сумками...

«Цепь вперед!» Поднялись. Наша артиллерия гудит, бьет прямо по виднеющимся цепям противника.

«Смотрите! смотрите! отступают!» — несется по цепи.

Видно, как маленькие фигурки бегут к станции.

Их артиллерия смолкла. Наша усиленно заревела.

«По отступающему — двенадцать!» Все затрещало. Заварилась стрельба. Чаще, чаще... Слов команды не слышно...

С правого фланга, из лощины вылетела лавой кавалерия, карьером понеслась за отступающими, блестят на солнце машущие шашки...

Мы идем быстро. Мы недалеко от станции. Впереди, перебежав полотно, бегут уже без винтовок маленькие фигурки. Пулеметчик прилег к пулемету, как застыл. Пулемет захлопал,рвется вперед. Маленькие фигурки падают, бегут, ползут, остаются на месте...

Мы на полотне. Кругом бестолково трещат выстрелы. Впереди взяли пленных. Подпор. К-ой стоит с винтовкой наперевес — перед ним молодой мальчишка кричит: «пожалейте! помилуйте!»

«А... твою мать! Куда тебе — в живот, в грудь! говори...» — бешено-зверски кричит К-ой.

«Пожалейте, дяденька!»

Ах! Ах! слышны хриплые звуки, как дрова рубят. Ах! Ах! и в такт с ними подп. К-ой ударяет штыком в грудь, в живот стоящего перед ним мальчишку...

Стоны... тело упало...

На путях около насыпи валяются убитые, недобитые, стонущие люди...

Еще поймали. И опять просит пощады. И опять зверские крики.

«Беги... твою мать!» Он не бежит, хватается за винтовку, он знает это «беги»...

«Беги... а то!»—штык около его тела,—инстинктивно отскакивает, бежит, оглядываясь назад, и кричит диким голосом. А по нему трещат выстрелы из десятка винтовок, мимо, мимо, мимо... Он бежит... Крик. Упал, попробовал встать, упал и пополз торопливо, как кошка.

«Уйдет!» — кричит кто-то, и подпор. Г-н бежит к нему с насыпи.

«Я раненый! раненый!»—дико кричит ползущий, а Г-н в упор стреляет ему в голову. Из головы что-то летит высоко, высоко во все стороны...

«Смотри, самые трусы в бою, самые звери после боя»,— говорит мой товарищ.

В Выселках на небольшой площади шумно галдят столпившиеся войска. Все толкаясь лезут что-то смотреть в центре.

«Пленных комиссаров видали?» — бросает проходящий офицер.

В центре круга наших солдат и офицеров стоят два человека, полувоенно, полуштатски одетые. Оба лет под сорок, оба типичные солдаты-комитетчики, у обоих растерянный, ничего не понимающий вид, как будто не слышат они ни угроз, ни ругательств.

«Ты какой комиссар был?» — спрашивает офицер одного из них.

«Я, товарищ...» — «Да я тебе не товарищ... твою мать!» — оглушительно кричит офицер.

«Виноват, виноват, ваше благородие...» — и комиссар нелепо прикладывает руку к козырьку.

«А, честь научился отдавать!..»

«Знаете, как его поймали,— рассказывает другой офицер, показывая на комиссара,— вся эта сволочь уже бежит, а он с пулеметными лентами им навстречу: куда вы, товарищи! что вы, товарищи! и прямо на нас... А другой, тот ошалел и винтовку не отдает, так ему полковник как по морде стукнет... У него и нога одна штыком проколота, когда брали — прокололи».

Вошли на отдых в угловой, большой дом. Пожилая женщина вида городской мещанки, насмерть перепуганная, мечется по дому и всех умоляет ее пожалеть.

«Батюшки! батюшки! белье взяли. Да что же это такое! Я женщина бедная!»

«Какое белье? что такое? кто взял?» — вмешались офицеры.

Шт.-кап. Б. вытащил из сундука хозяйки пару мужского белья и укладывает ее в вещевой мешок. Меж офицерами поднялся крик.

«Отдайте белье! сейчас же! Какой вы офицер после этого!»

«Не будь у вас ни одной пары, вы бы другое заговорили!»

«У меня нет ни одной пары, вы не офицер, а бандит»,— кричит молодой прапорщик. Белье отдали...

Я вышел из дома. На дороге стоят подводы. Прямо передо мной на одной из них лежит кадет лет семнадцати. Лицо бледно-синее, мертвенное. Черные, большие глаза то широко открываются, то медленно опускаются веки. Воспаленный рот хватает воздух. Он не стонет, не говорит.

Рядом с подводой — сестра.

«Куда он ранен, сестра?» Безнадежно махнула рукой: «В живот, шрапнелью».

Кадет закрыл черные глаза, вздрагивает всем телом, умирает.

К вечеру мы выходим за Выселки. Отошли версты четыре.

«Господа, большевики уже заняли Выселки. Смотрите, у завода как будто орудия»,— и не успел офицер сказать это, как блеснул огонек, ухнула пушка и возле нас рвется граната, другая, третья...

Обозные телеги метнулись, понеслись. Усталая за день пехота нервничает, бежит к насыпи жел. дороги—скрыться. Отступаем под взрывы, треск, вой гранат.

В восьми верстах, в хуторе Малеванном расположились ночевать. От нашей роты караул и секрет в степь. Усталые, ругая всех, идем. Темная ночь сровняла секрет с землей. Лежим. Тихо. В усталой голове бегут мысли о доме, воспоминания о каких-то радостях...

Но вот топот по дороге. Силуэты конных. По ночи ясно долетает разговор: «Стой! кто идет?» — «Свой».— «Пропуск?» — «Штык».— «Проезжайте».
__________________
___________________________
Все, кто уходил от меня хотели, чтобы я что-то понял… а я понял только одно: хорошо, что они уходили.
Ответить с цитированием