http://www.bisound.com/index.php?nam...le&id=10201220
Белогвардейский генерал-музыка,стихи и вокал Вячеслава Серёгина (по мотивам книги Р.Гуля Ледяной поход)
Тихое, ясное утро. Мы вышли из Малеванного. Усталые от боев и переходов, все хотят только одного: отдыха.
Идем степями. Скоро Кореновская. Где-то протрещали одинокие выстрелы.
К командиру полка подъехали какие-то конные, что-то докладывают. И сразу облетело всех: Кореновская занята большевиками. Вместо отдыха — опять бой.
Мы уже цепью идем по степи. Рвутся снаряды их, уходят наши. Они пристрелялись — шрапнель рвется на уровне человеческого тела и немного впереди цепей. Лопнет белое облачко, и, как придавит цепь,— все падают. Сзади стон, кто-то ранен. Сестра повела его под руку. Еще кто-то упал. Чаще с злым визгом рвутся шрапнели, чаще падают идущие люди. Уже свистят пули, захлопали пулеметы. Мы залегли, наскоро окапываясь руками, а над нами низко, на аршин от земли, с треском, визгом лопаются шрапнели, и маленькое, густое, белое облачко расходится в большое, легкое и подымается вверх.
Вот захлопал вдали пулемет. Вот снопом долетают пули, визжат, ложатся впереди, ближе, ближе поднимается от них пыль, как будто кто-кто страшный с воем дотягивается длинными щупальцами. Цепь прижимается, вжимается в землю, «в голову, в голову, сейчас, сейчас...». Пулемет не дотянулся, перестал. Его сменил треск двух шрапнелей, и вслед за ним из второй цепи донеслось жалобное «ой... ой... ой...».
Все осторожно поворачивают головы. Раненого видно сразу: он уже не вжимается в землю и лежит не так, как все...
«Кто-то ранен там, где лежит брат. Неужели он?
«Кравченко! — кричу я шепотом моему соседу.— Узнай, ради Бога, кто ранен и куда!» Кравченко не оборачивается. Мне кажется, что он умышленно не слышит. «Кравченко!» — кричу я громче. Он мотает головой, спрашивает следующего. «В живот»,— отвечает мне Кравченко.
«Кто, спроси кто!» Доносятся жалобные стоны. Я оборачиваюсь. Да, конечно, брат лежал именно там. Я уверен. В живот — стало быть, смертельно. Чувствую, как кровь отливает от головы. Путаясь, летят мысли, громоздятся одна на другую картины... «Вот я дома... вернулся один... брата нет... встречает мать...» Та-та-та-та — строчит пулемет, около меня тыкаютсяпули. Оглушительно рвется шрапнель, застилая облаком...
«Лойко ранен!» — кричит Кравченко.
Лойко — слава Богу,— стало легко... И тут же проносится:
какая сволочь человек, рад, что Лойко, а не брат, а Лойко ведь сейчас умирает, а у него тоже и мать и семья...
«Тринадцать! часто!» — кричит взводный Григорьев.
Я не понимаю. В чем дело? А он часто щелкает затвором, стреляет, стреляет...
«Что же вы не стреляете! Наступают же!» — кричит Григорьев, и лицо у него возбужденное, глаза большие...
Я смотрю вперед: далеко, колыхаясь, на нас движутся густые цепи, идут и стреляют...
Как же я не заметил, проносится у меня... надо стрелять... затвор плохо действует... опять не почистил... Кругом трещат винтовки.
«Отходить!» — кричит кто-то по цепи... Что такое? Почему?..
Все встают, отступают, некоторые побежали...
Отступление! Проиграли!
Но куда же отступать! Некуда ведь! Я иду, оборачиваюсь, стреляю в черненькие фигурки, иду быстро, меня обгоняют...
Смешались!.. Как неприятно...
«Кучей не идите!» — кричит кто-то... Сзади роем визжат, несутся пули, падают кругом, шлепая по земле... Неужели ни одна не попадет в меня?.. как странно, ведь я такой большой, а их так много... Смотрю вправо, влево — все отступают... «Куда же вы, господа!» — раздаются крики... «Стойте! Стойте!..» Раненого Лойко бросили, он полз, но перестал... вот уже скоро наша артиллерия...
...Сзади черненькие фигурки что-то кричат... интересно, какие у них лица... Ведь тоже — наши, русские... наверно, звери...
«Стойте же, господа!», «стойте... вашу мать!» — кричат чаще... Кое-где останавливаются отдельные люди, около них другие, третьи...
Цепь неуверенно замедляет шаг... Все равно — ведь отступать некуда, лучше вперед, будь что будет...
«Вперед, братцы! Вперед!» — раздаются голоса. Двинулись вперед одиночки, группами... Крики ширятся, «Вперед! Вперед!..» Вся цепь пошла. Даже далеко убежавшие медленно возвращаются.
Что-то мгновенно переломилось. Так же свистят пули, так же густо наступают черненькие фигурки, но мы уже идем на них, прямо на них... ура!.. ура!
И вправо и влево, вся цепь идет вперед, выстрелы чаще... крики сильней... «Ура!.. Бей их... мать! Вперед!»
Пошли, все пошли — быстро. Лица другие — весело-зверские, радостные, раскрасневшиеся, глаза блестят. Сходимся... В штыки... Все равно... вперед!.. ура!.. ура!..
Почему же они не близятся? остановились?
Черненькие фигурки уже не кричат... стали... толпятся... дрогнули. «Отступают! отступают!» — громово катится по цепи, и все бросились бегом... стреляют... бегут... штыки наперевес... лица радостные... ура!.. ура!.. ура!..
Вот пробежали наши окопчики. Бежим вперед. Ничего не страшно. Вон лежит их раненый в синей куртке, наверное матрос. Кто-то стреляет ему в голову, он дернулся и замер...
Впереди черненькие фигурки бегут, бегут, бросают винтовки...
Вот уже их окопы. Валяются винтовки, патронташи, хлеб...
Какая стрельба! Ничего не слышно. Кричат прицелы: «Десять! Восемь! На мост! На мост!»
Мы бежим влево, на жел.-дор. мост. Мост обстреливается пулеметом, но мы с братом уже пробежали его, сбежали с насыпи. Под ней, вытянувшись, лежит весь в крови черный, бледный солдат, широко открывает рот, как птица..