С ночи погода изменилась. Пошел липкий, мокрый снег с сильным, колючим ветром. Стало холодно.
Вышли строевые части. Растянулся по дороге обоз... Ехать долго. Только к вечеру можем прибыть на ночевку в ст. Калужскую. Туда отправляют раненых. Строевые же части должны с боем брать большую, богатую станицу Ново-Дмитриевскую.
Лепит мокрый снег. Дует злой холодный ветер. Пехота идет вся белая, сжавшаяся.
На подводах — раненых, кое-как прикрытых разноцветными тряпками, одеялами, занесло снегом, он тает, течет вода... все мокрое... холодно.
Дорога испортилась. Подводы вязнут, застревают. Худые, слабосильные лошади черкесов не в силах вытянуть.
К вечеру морозит. Падающий снег замерзает корой на одеялах, перевязки промокли. Раненые лежат в ледяной воде...
Упали первые тени, темнеет, а Калужской не видно. Холод сковывает тело. Теплая хата кажется блаженством...
Погода еще злее. Снег валит сизыми хлопьями... обоз растянулся... в темноте нервные крики: «да подождите же!», «помогите подводу вытащить!» Но все спешат. Никто не слышит. Никто не помогает. Каждый погоняет своего возчика... скорее... до хаты... согреться.
Совсем темно. Мелькают огоньки. Калужская. Подводы въехали в станицу, размещаются сами как попало. Нет ни начальников, ни квартирьеров. Только сестры, грязные, усталые, ходят по колена в снегу по улицам, помогая раненым устроиться на ночлег.
Утром заговорили: подводы не все! Поехали искать... Поздно. Восемнадцать раненых замерзли...
Завязли подводы, упали слабые лошади. Никто не помог:
все торопились.
А строевые части свернули на Ново-Дмитриевскую. Мокрые до нитки, замерзшие, продрогшие — идут в бой.
Темная ночь. Добровольцы обхватили станицу кольцом, наступают. Летит снег, дует ветер, хлюпают промокшие ноги...
Марковский полк уткнулся в реку. Замялись. Но медлить нельзя — проиграется дело. А на реке ледяная кора...
«Полк вперед!» — и ген. Марков первым шагает вброд. Идут в бой через ледяную реку, высоко в темноте держат винтовки...
Перешли. Ударили. Во главе с Корниловым ворвалась армия в станицу. Сонные большевики, захваченные врасплох,— взяты в плен.
На другой день на площади строят семь громадных виселиц. На них повесили семь захваченных комиссаров.
К вечеру по Ново-Дмитриевской бьет сильная артиллерия. На станицу идут густые, решительные цепи большевиков.
Темная ночь. Бой отчаянный. Мигают ленты огней, трещат винтовки, гулко хлопают пулеметы, зловеще ухает в темноте артиллерия.
Противники сходятся на сто шагов. Слышны команды обеих сторон. Даже перекрикиваются:
«Ну, буржуи, сейчас вас оседлаем!»
«Подождите, краснодранцы!..»
Большевики ведут отчаянные атаки: Ново-Дмитриевскую им надо взять.
Добровольцы не сходят с места: Ново-Дмитриевскую им нельзя отдать.
Уже рассветает — большевики отбиты. Рассказывают, что красноармейцы закололи своих начальников, уговоривших их идти на Ново-Дмитриевскую.
В станицу приехал обоз, а строевые части движутся дальше. Всех интересует — куда? Мнения генералов раскололись. Корнилов хочет брать Екатеринодар. Алексеев — против этого. Но Корнилов главнокомандующий, и он ведет: к Екатеринодару.
Вечер в Ново-Дмитриевской. В дымной, маленькой хате лежат раненые. Разговоры одни и те же: кто убит? кто куда ранен? вспоминаются бои, эпизоды.
Кто-то достал засаленную книжку Дюма «Chevalier de maison rouge», читает вслух. Тускло горит свеча, все, слушая, задумались...
Входит Варя. Сапоги, платье — грязные, вид усталый, лицо заплаканное. «Варя, что с вами? Варя?» Она падает на стол, громко рыдая. «Эраст убит! Эраст убит!» — «Быть не может! Где?» — «В слободе Григорьевской». Варя плачет. Тихо, незаметно вытирают слезы раненые.
Немного успокоившись, она рассказывает: «Они в цепи лежали. Минервин ранен был в ногу, просит его вынести, а большевистские цепи совсем близко. Говорят, подождите, капитан, а он все просит... Эраст, вы его ведь знаете, с Дрейманом взяли — понесли. Их одной пулей, в живот обоих. Дреймана навылет, у Эраста застряла в мочевом пузыре... Как он страдал.— Варя опять заплакала.— Его в хату принесли. Хата скверная, кровати даже нет. На стол положили. Он все время о матери... кричит: мамочка, милая, прости меня, мамочка, помолись за меня... мамочка, неужели ты не видишь—твой сын умирает... Меня вызвали из хаты. Я вернулась, а он уже умер... так, на столе...»
Эраст Ващенко. Мы вместе учились, вместе приехали на Дон. Он единственный сын. Одинокая мать — жила только его любовью.
Вспомнилась последняя встреча с ним в ауле. Эраст был усталый, измученный: «Как это все тяжело, как хочется отдохнуть,— говорил он,— мне кажется иногда, что я не выдержу больше...»
Теперь он зарыт, как тысячи других...