Присягали Царю и Отечеству
Офицеры державной России
Присягали Словом и Честью
Под знаменами славной земли
И дворянскою русскою кровью
Заплатили за Честь офицерскую
Со злезами прощались с Россией
Но Присягу предать не смогли
Пр. Где вы, где вы, гусары, корнеты
Где вы, где, господин капитан
За Отечество, за погоны
Бой последний еще не дан
Выпил горькую старый полковник
Подхватил молодой лейтенант
За напрасно прожитые годы
Поднимают граненый стакан
За погоны и славу отцовскую
Ту, что стала теперь не нужна
Делим Родину, делим Армию
Докатилась до ручки страна
Что сказать, не везет на правителей
За последние семьдесят лет
Словно прав оказался пророчески
Тот расстреляный царский корнет
Расстреляли и Совесть и Разум
А оставили подкуп и ложь
Эй политик, немытыми лапами
Ты погоны России не трожь
Сергей Шишков
Любая война – это, прежде всего, кровь и слёзы, то самое неприглядное, что всплывает в такие времена.
В этом цикле стихов Юрием Борисовым обозначалась тема Гражданской войны, которая в России исключением не была. Были зверства, как со стороны красных, так и со стороны белых, был холод, голод, была жестокая бессмысленная бойня и внутренняя опустошённость людей, защищавших ту, единственную и уходившую от них, Россию.
Юрий Борисов в своих стихах не описывал войну, а только затрагивал эту важнейшую тему. Хотя и называют эти стихи «белогвардейскими», но они скорее не об этом.
Поэт размышлял о не осуществившемся духовном порыве целого поколения людей, оставленного один на один со своей бедой.
Эта тема у Борисова как бы подготавливалась издалека ностальгическими петербургскими мотивами. Ещё не было революции и Гражданской войны, но уже возникло это желание увидеть юных и полных жизни военных юнкеров, которые впоследствии будут честно погибать за свою родину.
Таково стихотворение с названием «Ностальгическая». Это ностальгия по поводу не случившихся историй в его жизни.
Ностальгическая
Заунывные песни летели
В край березовой русской тоски,
Где над детством моим отзвенели
Петербургских гимназий звонки.
Под кипящий янтарь оркестрантов,
Под могучее наше “Ура!”
Не меня ль государь-император
Из кадетов возвел в юнкера?
Откуда у автора это желание услышать «петербургских гимназий звонки», это «могучее наше «Ура», это желание узнать «не меня ль государь – император из кадетов возвёл в юнкера?». А может это желание возникло у поэта ещё в детском доме, как тоска по несбывшимся событиям в его жизни.
Но вот вопрос: почему «заунывные песни летели В край берёзовый русской тоски»?
Свой ностальгический ответ заключается в словосочетании «над детством моим отзвенели», то есть, минуя его, заунывные песни из императорского Петербурга полетели по просторам России.
И вновь поэт находит необыкновенную по своей красоте метафору «Под кипящий янтарь оркестрантов», которая создаёт необычайно торжественное вступление и настроение всему стихотворению.
В синем небе литавры гремели
И чеканила поступь война.
И не мне ли глаза голубели,
И махала рука из окна?
Мчались годы в простреленных верстах
По друзьям, не вернувшимся в ряд,
Что застыли в серебряных росах
За Отечество и за царя.
Не меня ли вчера обнимали
Долгожданные руки – и вот,
Не меня ли в чека разменяли
Под шумок в восемнадцатый год?
Прочитав стихотворение, создаётся впечатление, что автор очень искренен в своём желании встать в ряд в этими юнцами, «что застыли в серебряных росах За Отечество и за царя», мысленно примеряя мундир офицера белой армии.
Та Россия – страна курсисток и корнетов, страна шиньонов и эполет, представлялась Борисову эпохой чистоты чувств. Отсюда и какое-то его мистическое обручение с романтикой белого движения, обреченного на гибель.
Видно очень хотелось поэту одеть эту форму офицера царской армии. И он её одел, примеряясь сыграть роль в телефильме "Жизнь Клима Самгина". И судя по сохранившейся фотографии, она бы ему, безусловно, подошла бы, хотя этого не случилось.
Это его одно из немногих чисто петербургских стихотворений.
__________________
___________________________
Все, кто уходил от меня хотели, чтобы я что-то понял… а я понял только одно: хорошо, что они уходили.
Последний раз редактировалось Вячеслав Серёгин, 03.06.2013 в 13:45.
Вот другое стихотворение со странным названием «Голубые лошади».
Во-первых, таких лошадей в природе не бывает. А во-вторых, это очень картинно и красиво. Эффект достигнут: на фоне красного и алого рисуется голубой цвет лошадей, которым «вслед глядели девушки, заслонясь рукой».
Голубые лошади
Как по Красной площади –
Алый пыл знамён.
Голубые лошади,
Красный эскадрон.
Вслед глядели девушки,
Заслонясь рукой.
Понятно, что это броский плакат времён двадцатых годов двадцатого века, где рядом с красным эскадроном в общем строю находились «голубые лошади», словно противостояние цветов и символов, как у Петрова - Водкина.
Напрашивается мысль, знал ли Юрий Борисов художника К.С. Петрова-Водкина? Нет, он не мог не знать этого живописца, потому что иметь столько художников в друзьях и не знать, было бы наивно об этом думать.
Ведь его «Купание красного коня» было воспринято советской идеологией "как знамя, вокруг которого можно объединиться".
Но если одни воспринимали "Купание красного коня" как программный манифест, как знамя, то для других это полотно было мишенью.
Не противостоит ли здесь своим стихотворением Юрий Борисов картине К.Петрова-Водкина?
Отсюда, возможно, его утверждение:
«Только до победушки
Ой как далеко».
Там Шкуро и Мамонтов,
Врангель и Колчак
За царя Романова,
За своих внучат,
За обиду острую
Бьются ретиво.
Да ещё за Господа
Бога самого.
Ой, куда ты конница
Правишь копыты?
Ой, не скоро кончится
Девятнадцатый…
Запахами ночь шалит
Шпорный перезвон…
Голубые лошади,
Красный эскадрон.
__________________
___________________________
Все, кто уходил от меня хотели, чтобы я что-то понял… а я понял только одно: хорошо, что они уходили.
А вот стихотворение «Напишу через час…» написано в настоящем борисовском стиле, передающем в поэтических образах всю боль и переживания уходящего в небытие поколения.
Напишу через час после схватки
Напишу через час после схватки,
А сейчас не могу, не проси.
Эскадроны бегут без оглядки,
Мертвецов унося на рыси.
Нас уже не хватает в шеренгах по восемь,
Офицерам наскучил солдатский жаргон.
И кресты вышивает последняя осень
По истёртому золоту наших погон.
Быстро уносящееся время трагедии белого движения представлено в этом стихотворении.
Как редеет строй белых офицеров, и теперь для них «кресты вышивает последняя осень по истёртому золоту наших погон». Какой метафорической красоты и привлекательности предстаёт перед нами этот погибающий образ чести и достоинства!
Напишу через час после смерти,
А теперь не могу, не зови.
Похоронный сургуч на конверте
Замесили на нашей крови.
Поэт усиливает напряжённость поединка, используя повторение фразы «Напишу через час» и «а теперь не могу». Употребляемое в первом случае продолжение «после схватки» усиливается фразой «после смерти», а во втором случае происходит замена фразы «не проси» на «не зови». Это движение мысли вновь заканчивается очень сильным метафорическим образом «Похоронный сургуч на конверте замесили на нашей крови».
Здесь предстаёт перед нами поэт благородного мужества, у которого честь стала отдушиной на пути томительного трагизма событий.
Это поколение, как и сам Борисов, очень искреннее в проявлении своих чувств. Залогом чему служит и его обращение к Богу, как высшему мировому судье, и новый рождённый его талантом прекрасный поэтический образ последней для белого движения осени.
Мы у господа Бога поблажки не просим,
Только пыль да копыта, да пуля вдогон.
И кресты вышивает последняя осень
По истертому золоту наших погон.
Почему именно к белому движению потянулось его творчество, а не наоборот? Почему ему захотелось быть именно «там», а не в другом победившем белую силу «красном» движении.
Возможно, это была реакция на так называемую «чекистскую» романтику.
Но, думаю, что неудачи своей жизни он соотносил с трагедией тех, кто вступил на путь борьбы, мысленно присоединяясь к белому движению.
__________________
___________________________
Все, кто уходил от меня хотели, чтобы я что-то понял… а я понял только одно: хорошо, что они уходили.
Происхождение понятие «белые» связано с традиционным использованием к началу XX века красного и белого цветов в политических целях, исходящих ко временам Великой французской революции, когда монархисты (то есть противники революционных изменений) использовали королевский белый цвет французской династии для выражения своих политических взглядов.
Философ Иван Ильин писал о колоссальной духовной силе противобольшевитского белого движения, которая проявлялась «не в бытовом пристрастии к родине, а в любви к России как подлинно религиозной святыне».
Без этой идеи «честного патриота» и «русского национального всеединства», по убеждению русского философа, «белая» борьба была бы обычной Гражданской войной.
Стихи Юрия Борисова действительно не о Гражданской войне, а о молитве за Россию, такой тревожной и поразительно красивой. Об этом и его стихотворение «Перед боем».
Перед боем
Закатилася зорька за лес, словно канула,
Понадвинулся неба холодный сапфир.
Может быть, и просил брат пощады у Каина,
Только нам не менять офицерский мундир.
Затаилася речка под низкими тучами,
Зашептала тревожная черная гать,
Мне письма написать не представилось случая,
Чтоб проститься с тобой да добра пожелать.
А на той стороне комиссарский редут – только тронь, а ну! -
Разорвет тишину пулеметами смерть.
Мы в ненастную ночь перейдем на ту сторону,
Чтоб в последней атаке себя не жалеть.
И присяга ясней, и молитва навязчивей,
Когда бой безнадежен и чуда не жди.
Ты холодным штыком моё сердце горячее,
Не жалея мундир, осади, остуди.
Растревожится зорька пальбою да стонами,
Запрокинется в траву вчерашний корнет.
На убитом шинель с золотыми погонами.
Дорогое сукно спрячет сабельный след.
Да простит меня всё, что я кровью своею испачкаю,
И все те, обо мне чия память, крепка,
Как скатится слеза на мою фотокарточку
И закроет альбом дорогая рука.
__________________
___________________________
Все, кто уходил от меня хотели, чтобы я что-то понял… а я понял только одно: хорошо, что они уходили.
Он был глубоко укоренен в петербургской культуре и русской классической поэзии и чувствовал её как немногие.
Отсюда его мастерство в изображении этической напряженности его стихов. Он ощущал в них и свою отверженность, будто идущий в последнюю атаку белый офицер или советский зек на лесоповале.
Цикл белогвардейских романсов такой исключительной силы был главным результатом союза поэта Юрия Борисова и певца Валерия Агафонова. Юра сочинял, Валера пел, да так, что при первых аккордах их, при первых словах их песен, ком подкатывает к горлу.
Прошло время. Стала меняться и тематика песен. Другие мысли однажды пришли к Юрию Борисову в его стихотворении «Поединок».
В одном из своих концертов автор смысл его определил так:
-«Вот для этой песни такая преамбула. Сейчас много говорят о гражданстве, о совести и чести. А это песня о том, как одного сгубила совесть, а другого честь».
Поединок
Жадные пальцы на скользкие карты легли,
И закружился с Фортуной в обнимку Обман,
Ожили в штосе десятки, вальты, короли, -
Двое играли, поручик и штабс-капитан.
Карточная игра превратилась в своеобразную обманку жизни ушедшего в прошлое белого движения. Теперь уже не патриотически настроенные герои, готовые идти на смерть ради понятия «родина» и «честь», предстают перед автором.
На первый план выходят не их красивые лица, а «жадные пальцы», которые «на скользкие карты легли».
Нарисована отрицательная картинка, в которой наряду с поручиком и штабс-капитаном, «закружился с Фортуной в обнимку Обман» и «ожили в штоссе десятки, вальты, короли».
И загулял по душе недобор-перебор…
А, может, виною был спрятанный туз в рукаве?
Горькою фразою вызлился карточный спор,
Ярым багрянцем по вешней осенней листве.
Плотно ли ненависть ваши закрыла глаза?
Всё ли готово у вас, господа, для стрельбы?
Нечего вам на прощанье друг другу сказать,
Глупые пули нацелены в гордые лбы.
Есть игра, нет настоящего действия, бой заранее проигран.
Юный поручик с пробитою грудью лежит.
Смехом неистовым зло разрядился Изъян.
Жизнь погубивший – ты ж прав не имеешь на жизнь.
Вот и пустил себе пулю под сердце наш штабс-капитан.
Их схоронили. В молчании пили вино.
Лучше бы им поделить куражи в кутеже.
Свечи горели, но было на сердце темно,
Свечи горели, но холодно было душе.
Друг мой, ты в смертную вечность не верь,
Утром с оконца тяжелые шторы откинь.
Солнечным зайчиком в душу заглянет апрель,
Небо подарит пьянящую звонкую синь.
Это стихотворение о тех, кто не смог осознать, что понятие чести ушло в прошлое и стало самообманом, над которым «смехом неистовым зло разрядился Изъян».
«Жизнь погубивший – ты ж прав не имеешь на жизнь» - вот лейтмотив стихотворения, как отсутствие всепрощенческого чувства белого движения.
Отразил он в своих стихах и картину красного движения. Только получилась она не психологически ёмкой и эмоционально содержательной, а устрашающе жестокой и неприглядной. Таково стихотворение под названием «Справа маузер, слева эфес».
Справа маузер, слева эфес
Справа маузер, слева эфес
Острия златоустовской стали.
Продотряды громили окрест
Городов, что и так голодали.
Здесь отображены даже не люди, а некие излишне вооружённые существа, на которых навешаны устрашающие предметы вооружения. В России «маузер», немецкий самозарядный пистолет, стал тогда очень популярен, благодаря кино и литературе, и воспринимался как неотъемлемая часть образа чекиста или комиссара эпохи Гражданской войны, наряду с кожаной курткой и алым нагрудным бантом.
Справа и слева у этих существ, сплочённых в продотряды, были нанизаны пистолеты и шпаги, необходимые им для погромов окрестных голодных городов. Что может быть страшнее этих действий для мирных жителей!
И неслышно шла месть через лес
По тропинкам, что нам незнакомы.
Гулко ухал кулацкий обрез
Да ночами горели укомы.
«Красные» продолжали свою «месть через лес По тропинкам, что нам незнакомы», а в ответ «Глухо ухал кулацкий обрез Да ночами горели укомы».
Не хватало ни дней, ни ночей
На сумбур мировой заварухи.
Как садились юнцы на коней
Да усердно молились старухи!..
Это уже было не белое движение с понятиями чести и правды, а беспощадное движение, в котором погибало всё, чтобы усилить «сумбур мировой заварухи».
Перед пушками, как на парад,
Встали те, кто у Зимнего выжил,
Расстреляли мятежный Кронштадт,
Как когда-то Коммуну в Париже…
И не дрогнула ж чья-то рука
На приказ, что достоин Иуды,
Только дрогнули жерла слегка,
Ненасытные жерла орудий.
Так мог написать только свободный и смелый человек, которому нечего было терять.
__________________
___________________________
Все, кто уходил от меня хотели, чтобы я что-то понял… а я понял только одно: хорошо, что они уходили.
Юрий Борисов жил как бы за пределами советской действительности, в полнейшем отчуждении не только от официальной его стороны, но и от обычной, бытовой укоренённости в обществе.
Великий поэт Александр Блок считал, что "художник - это тот, для кого мир прозрачен, кто роковым образом, даже независимо от себя, по самой природе своей видит не один только первый план мира, но и то, что скрыто за ним... Художник - это тот, кто слушает мировой оркестр и вторит ему, не фальшивя".
Борисов был именно таким художником. Он наполнял свои стихи глубоким смыслом и никогда не фальшивил ни в своих стихах, ни жизни.
Валерий Кругликов однажды о нём сказал так:
- «Я одно могу сказать, чем больше я слушаю Борисова, тем больше мне нравится, как он поёт и играет. Он не врёт нигде. Ни в словах, ни в музыке, ни в голосе... Русский человек, вообще, не врёт – ему это незачем. Ни в каком смысле. Врёт – значит нерусский...»
Своей судьбой и своими песнями русский поэт Юрий Борисов свидетельствует не только о трагичности бытия, но и возможности возвышенного человеческого существования в нечеловеческих условиях.
__________________
___________________________
Все, кто уходил от меня хотели, чтобы я что-то понял… а я понял только одно: хорошо, что они уходили.
Письмо к Татьяне Михайловне. Песня белого офицера в
ночь перед последним боем (к спектаклю по М.Булгакову
"Белая гвардия")
Стихи Дмитрия Кимельфельда
У "максима" кровь - водица,
Он лопочет - не уснет.
В белокаменной столице
Комиссары с матросней.
Тьма висит над Перекопом,
Ждут околыши утра:
Завтра все погибнем скопом,
Завтра все погибнем скопом,
Золотые юнкера...
Вам, Татьяна Михайловна,
И семнадцать не дашь ведь.
Вы и косы закалывали,
Чтобы выглядеть старше.
Да не щурьтесь вы, полноте,
Возвращения нету.
Вы меня и не вспомните,
Впрочем, дело не в этом.
Переполнен Севастополь
Дрянью - Божья благодать,
Не видать первопрестольной
Нам России, не видать.
Где носила, где косила
Наша белая судьба -
Кровь-водица у "максима",
Кровь-водица у "максима",
И у нас не голуба...
Вот, Татьяна Михайловна,
Где нам встретиться выпало.
Ваши губы опаловые
До конца кем-то выпиты.
Мы любовники старые,
Мы, чуть что, - напролом,
Я ведь ночи простаивал
Под вашим окном.
Вот рассвет, как серый глянец,
Ухмыляется "максим":
Через прорезь, братец, глянем
На пророков и мессий.
Был Господь бы, попросил бы -
Нет, о жизни бы не стал -
Схоронить меня в России,
Схоронить меня в России,
Можно даже без креста...
Все, Татьяна Михайловна,
В пулемете нет лент.
Обо мне не слыхали вы
Столько зим, столько лет.
Вы вернетесь на Сретенку
Жарким каменным летом.
На окне там отметинка,
Впрочем, дело не в этом.
__________________
___________________________
Все, кто уходил от меня хотели, чтобы я что-то понял… а я понял только одно: хорошо, что они уходили.
